из детства str17

Раннее детство или уроки жизни

Часть 1

В пору моего детства, в каждом деревенском доме, центральное место занимала огромная глинобитная печь. Протопленная утром, она обогревала дом, в ней готовилась горячая пища. Верх печи застилался старыми шубами, по периметру устанавливалось ограждение, тепло и уютно, лучше места для игр не придумать.
В долгие зимние вечера, когда на улице мороз, мы забирались на печь, где и обсуждались все важные детские дела. Свет от керосиновой лампы проникал сквозь щели ограждения, создавая удивительный сказочный мир. В этом мире фантастическая идея, даже самая необычная, казалась реальностью, стоит только захотеть.
Мой партнер по играм, в раннем детстве, племянник Александр Коровкин, тогда просто Шурик, лучший друг по жизни. Много что мы натворили, но об этом в следующий раз.
Периодически, по естественной надобности, приходилось покидать наш уютный мир. Рядом с печкой находился голбец, чуть ниже уровня печи, с него, вниз, вела крутая лестница. Взрослые легко преодолевали это препятствие, а нам, малышне, приходилось попыхтеть.
Держась руками за верхние ступеньки, ногой нащупывая нижние, на животе, ступенька за ступенькой, сползаешь вниз.
Забираться было проще, получалось намного быстрее. Много раз, с любопытством, я наблюдал, как спускается по лестнице кошка. Головой вперед, два - три прыжка и внизу. Решил освоить быстрый спуск.
Последствий не помню (надеюсь, моя сестра Мария Агафоновна, восполнит сей пробел), но урок запомнился.
То что делают другие, не есть хорошо для тебя.

Подлость

Жарким летним днем трудно усидеть дома. Сложно передать ощущения, когда босые ноги ласкает горячая пыль или охлаждает теплая вода в луже. Удовольствие возрастало, если впереди катилась «каталка». Ровный след на дороге и фонтаны брызг из лужи, вызывали бурю восторга.
«Каталкой», как правило, был наружный металлический обруч от колеса телеги. Особо ценные «каталки» получались из обода колеса старого велосипеда, но такой роскошью владели не многие. Требовался определенный навык, чтобы «каталка» катилась туда, куда нужно и не падала.
Для ведения «каталки» изготавливали «водило». Брали кусок толстой проволоки, один конец выгибали в виде буквы «П» и отгибали в сторону, на втором конце загибали ручку и водило готово.
Не имевшие собственного «транспорта», бежали рядом и слезно просили дать «поводить».
Летом, в ясную погоду, редко встретишь на улице взрослых. Работали с раннего утра до позднего вечера.
Тем удивительнее было увидеть бредущую по деревне лошадку, запряженную в легкие дрожки на рессорах. В дрожках восседал дяденька, на носу очки круглые, на плечах белый пиджак запыленный. Событие для нас. Остановил лошадку в тени под деревом, пальцем к себе подзывает, из кармана кулек бумажный с конфетами достает. Смешное рассказывает, конфетами угощает, лестно нам, как с равными общается, доверились ему - все рассказали, что спрашивал.
Хотел он знать, где взрослые прячутся. Почему взрослые прятались, узнал я много позже - мама рассказала. Назывался тот дяденька - «уполномоченный по сбору натуральных налогов».
Но не было у крестьян такого количества мяса и масла, что хотело государство. Продавали, что выросло на огороде, за копейки и покупали дорого масло и мясо для дяденьки в очках.
Стыдно и горько до сих пор.

PS. Из серии курьезов.
Сокращенный вариант зарисовок из раннего детства я отправлял для публикации в районную газету, одновременно зарисовки были опубликованы на сайте журналиста газеты (сайт хороший), но корректировка текста (без моего согласия) удручала.
В этой зарисовке, после заключительных слов добавлено: «за детскую болтливость».
Не стыдно мне за детскую болтливость, а стыдно за власть нашу, за подлость чиновников государственных и горько за жизнь крестьянскую.
Не все в жизни прямолинейно.

Пасха

Помню праздник - Пасху. Утром запах вкусный. Шанежки картофельные, с повидлом, горячие и сметаны целая тарелка. Слюнки текут. Наешься до отвала и на улицу. На улице солнышко - тепло.
В Пасху всегда праздничная, веселая погода. Нет праздника лучше Пасхи.
С утра готовы качели, толстая доска на веревках, закрепленных на перекладине, садились на доску самые маленькие, постарше становились на концы доски и раскачивали. Страшно и весело. Раскачивали сильно, почти до перекладины, как не падали, до сих пор загадка.
Качели устраивали взрослые, в открытом навесе перед складом. Высокий и добротный стоял склад.
Построил его крепкий хозяин, большая у него была семья, двенадцать детей, все старшие - хорошие работники, работали с раннего утра до позднего вечера, жили сытно. Приехали, однажды, люди в кожаных куртках, была у них бумага с разнарядкой, выявить в деревне кулаков - одну семью.
Увезли всех: и детей малых, всю семью.
А склад еще долго колхозу служил.

Из рассказов мамы про большой пожар.

Страшная трагедия, когда отчаяние всеохватывающее и горе безмерное, произошла в предвоенное время. Сгорела почти вся деревня, пять домов осталось.
Лето стояло жаркое, сухое. Все взрослые были на покосе, в деревне только дети малые,  да старики.
Детские забавы, - как дорого, иногда, они обходятся. Кто научил детей ракеты делать,  кто оставил спички на виду - история умалчивает.
Соломинка, набитая порохом, - страшная игрушка. Полетела соломинка на сеновал. Полыхнуло сразу и занялся дом, потом соседний и полетели головешки через пять домов, летали рамы от окон, колеса от телег.
Увидели косари черный дым, побросали косы и бегом домой. Однако близко подойти невозможно было. От жары загорались дальние амбары и даже бани у реки.
Удалось отстоять несколько бань и пять домов на окраине, прогал широкий был и успевали поливать крыши уцелевших домов, и тушить летящие головешки.
Трудились все, даже дети малые, черные от копоти, носили в ладошках воду с речки.
У большинства сгорело все, благо коровы паслись на пастбище, да часть кур уцелела.
Разместились, как могли, кто в домах не сгоревших, кто в банях. Поделились с погорельцами одеждой и утварью разной и начали отстраиваться. Строили всей деревней, дом за домом.
Есть такое слово хорошее - «Помочь» называется, не глагол, а взаимная выручка коллективная.

Лесной пожар

Еще один пожар, но уже на моей памяти и не в деревне, а лесной. Дед, царство ему небесное, новый дом решил поставить, старый уже осел, крыша прогнила, клеть, сарай и хлев крыты были соломой.
«Помочью» заготовили лес, подняли сруб в лесу, но он должен выстояться,  высохнуть, дом собирался из сухого сруба.
Оставалось подождать еще месяц, и тут пожар. Горел лес и огонь все ближе подбирался к нашему будущему дому. Как мама нашла машину в этой заварухе, не знаю.
Огонь подошел вплотную, дышать нечем, мы, детвора и женщины, ветками тушим траву, кто-то привез воду, поливают бревна, обливаются сами, мужчины грузят бревна на машину, пока машина делает ездку, выносят бревна на опушку.
Успели, спасли. Низкий поклон землякам.

Помочь

Как поднять дом в деревне? Только «Помочью». А что должен хозяин? Накормить и напоить. Выпивки должно быть столько, чтобы каждому по потребности, а потребность, пока глаз видит и рука стакан держит, и два-три дня на опохмелку.
Много получается. А где взять? Бутылка на дореформенные деньги стоила 18 рублей, кажется так, не знаю, тогда еще не покупал. Оплачивался в колхозе крестьянский труд «палочками», еще их называли трудоднями. На каждую «палочку» могли дать... А могли и ничего не дать.
Помню, когда я был постарше, заработал летом сорок семь «палочек» и дали на них три ведра ржи. Очень гордился заработком, корове на неделю подкормка. О чем я? Ах, да, об извечном - где взять.
Где брали? Шли на преступление по статье «самогоноварение». Процесс всем известный, аромат на всю деревню, но выхода не было. Маскировались, кто как мог, по ночам в бане, в хлеву, в лесу у родников...
Боялись не своих деревенских, не было такого, чтобы кто-то на кого-то донес, но слухи о страшном законе пугали всех. Хоронясь, тайком, запасались чудо-зельем. По крепости три сорта: бражка, самогон, порный самогон (перегон). Доводилось позже пробовать. Настоять на рябине или другой какой ягоде - и коньяк не нужен.
Запасы есть, но будь готов к гостям не званным. У деревенских мужиков шестое чувство развито. С утра один, другой... и всем - под «отработку». Спасает «Помочь».
Все готово? Сруб, доски половые на пол и потолок, тес, цемент, гравий, мох, пакля, кирпич, стекло, шифер, рубероид, заслонки, дверки печные, глина, гвозди... Есть, созываем «Помочь».
Дом поднимают за два дня. В первый день заливают фундамент, готовят косяки, подушки для окон и дверей, рамы, стропила, дверные полотна и выполняют другие подготовительные работы. Спиртного ни грамма. Работают до темна.
Второй день решающий. Поднимают сруб, кладут печь, настилают пол, вставляют окна, двери, устанавливают матницу, и... все влезают на нее, это сигнал, всем по рюмке, традиция.
Эта традиция на нашем доме едва не обернулась трагедией, с матницы упал Антон Коровкин. Слава Богу обошлось, приземлился удачно. Остается настелить потолок, установить стропила, обрешетку, покрыть крышу шифером, поднять кожух печи.
Ух, перечислять устал, а каких трудов стоило все сделать. Ах, деревенские мужики, мастера от Бога: Коровкины, Федоровы,  Мезрины, Тимкины, Невоструевы, Сакерины, руки ваши золотые. Слава вам!
Дом по сей день стоит.

Часть 2

Леня

Плохо человеку одному. Совсем другое дело, если есть закадычный друг. Есть с кем поделиться сокровенным и осуществить задуманное. Вдвоем сделаешь то, на что в одиночестве не решишься и даже наказание возможное, переносится легче.
Звали моего друга - Леня. Рыжие волосы на голове, нос в веснушках, босые ноги в цыпках, - таким был мой друг. Многое забылось, чем мы занимались, но один эпизод запомнился подробно.
Как назывался колхоз, в который входила деревня наша, уже не помню,  возможно «Большевик». По-разному обзывали: то объединяли, то разъединяли, к издевательствам уже все привыкли и терпеливо их сносили. Колхозную контору устроили в отобранном у «кулака» доме. Рабочий день в колхозе начинался с перекура. Соберутся мужики утром в конторе,  дым коромыслом. Куда спешить, больше одной «палочки» не поставят.
Курили все махорку. Завертки из бумаги газетной. Махорка в кисете, газета сложена книжечкой. Кто-то заворачивал «козьей ножкой», кто половчей - папироской. Григорий Коровкин (Гришей называли) - инвалид войны,  потерявший руку, заворачивал папироски лучше всех. Попытайтесь одной рукой.
Решили мы с Леней приобщиться к взрослой жизни. Настал момент, когда контора опустела. Собрали «бычки» не сгоревшие, нашли газетку, завернули, как смогли «козьи ножки», запрятались в укромном месте, за сараем дома, где жила тетя Ксения, сидим и курим.
Махорка не «мальборо», дым глаза ест, кашель разбирает. Нашла нас тетя Ксения.
Другу моему больше досталось, мама ремнем сильно побила. Мне дед один раз ремнем приложил - широкий был ремень с медной пряжкой. Попробовал я ремня в первый и последний раз, не били больше.
Хорошо урок запомнил, не курил до десятого класса. Замечательный был у меня дед,  Василий Ильич, царство ему небесное.
Вскоре уехала мама у Лени в леспромхоз и увезла моего друга. Больше не виделись.
Сегодня думаю - может, и в десятом классе ремнем надо было. Жалко - нет деда, некому наставить. Забыли Бога. Вместо милосердия и чести властвует корысть и злоба. Не хватит ремней на грехи наши. Куда идем?

Пастух

Какая самая тяжелая работа в деревне? Для меня - пасти коров. День длится целую вечность, солнце замирает на месте, а коровы идут и идут. Обязательно найдется одна вредная, которая пытается то в посевы забраться, то домой убежать, то впереди стада галопом несется.
Придумали же собачками отары пасти, красота. Почему у нас собачек не было?
Самая счастливая минута в этот день, когда скажут - «поворачивай домой».
У меня и сейчас, при слове «домой», становится легко и радостно на душе.

Ель

Когда ель растет не в лесу, а на просторе, она становится широкой и лохматой. Ствол у нее толстый, корявый.
Стояла такая у нас в огороде, около речки. Старая была, но казалась крепкой. Смола текла по коре, свежая - прозрачная и жидкая, стекая, постепенно становилась густой и коричневой. Образовались большие наросты. Смола красиво горела, огненные капли падали на землю и взрывались фонтанчиком брызг.
Много раз мы любовались такой красотой.
Однажды ночью шум, крики в деревне. Смотрим, горит наша елка, как свечка.
Трухлявая внутри оказалась, в одиночестве и жизнь не в радость.

Похмелье

Первое похмелье. Кто помнит? Я помню. Жили еще в старом доме. Рядом с нашим домом стоял дом деда Мирона. Приходился дед Мирон родным братом моему деду.
На Троицу приехали к ним гости, собрались все родные. Слава, сын двоюродной сестры у мамы, старше нас малолетних. Скучно ему, нет одногодков, мы, малышня, да взрослые.
Пригласил домой к себе. Налил в чашки чайные бражки молодой. Сладкая настоялась бражка, на меду. Обиды враз исчезли, хорошо стало, весело. Правда слова не выговаривались и ноги не слушались.
Не помню, как домой добрался. Проснулся на полатях, день давно. Крутит в животе, кушать не могу. Спасло молоко холодное - к вечеру ожил.

Черемуха

Черемуха у дома - второй дом для детворы. Ветки растут так удобно, словно сама черемуха рада с детьми общаться. Ароматная, когда цветет и вкусная, когда созреют ягоды.
У каждого дерева вкус ягоды свой, нет похожих. Для каждого из нас, ягоды на своей черемухе, были вкуснее других.
Летом, к тете Лене, нашей соседке, приезжал из Глазова мой друг Иван. Привозил придумки разные, одна из них прижилась в деревне надолго.
Внутри ягоды есть ядро, им очень удобно пулять через трубочку. Съел ягоду, а ядром «пух». Влезаем на соседние деревья - и пошла стрельба. Настреляемся так, что зубы слипаются и рот не открывается.
Говорят, духовую трубку, придумали американские индейцы. Не верю.

Кино

Праздники в деревне - редкое явление. Некогда крестьянину праздновать. Кроме обязательной отработки нормы за «палочки» в колхозе, необходимо содержать подсобное хозяйство. Коровы, овцы, свиньи, куры - всех нужно накормить и напоить.
Без личного хозяйства колхознику не выжить. Вставали в пять часов утром и трудились до темна без выходных и отпусков.
Советских праздников не признавали, кроме, так называемых «выборов» назначенного партией кандидата. На «выборы» всегда привозили спиртное и что-либо из кондитерских изделий, для привлечения на участок «избирателей».
Из религиозных праздников отмечали Рождество и Пасху без спиртного. Гуляли в Масленицу, Троицу и, в организованный колхозом, день окончания полевых работ. Приезжала автолавка с набором необходимого для коллективной пьянки и праздник начинался.
Современному городскому жителю трудно представить быт недавнего прошлого крестьянской семьи в колхозе. Отсутствовало радио, известная черная тарелка на стене, про телевидение - даже не слышали. Да и о каком телевидении может идти речь, если не было даже электроэнергии, жили при керосиновых лампах.
А чтобы не разбежались колхозники от жизни такой - отобрали паспорта. Так и жили, как рабы. Кушали, что на огороде вырастет, не успеешь скушать - отберет государство.
А столбы с проводами появились в деревне, когда я учился во втором классе (1957 год).
В этой ситуации, обычное сегодня кино, было событием для деревни. Такой своеобразный дополнительный праздник, устраиваемый властью. Этот праздник устраивался редко, но регулярно.
Откуда же крестьянин узнает, что ждет его светлое будущее.
Фильм показывали в школе, развешивали мятую простыню в проеме между классами, под экраном ставили ящик с динамиком, за спинами устанавливали на столе проектор. Взрослые располагались на партах, мы - на полу перед экраном.
Продавались синенькие билетики, ну как без этого, «окультуривали» массы, пропаганда денег стоит.
Наконец сеанс начинался. Что привозили? «Кубанские казаки», иногда «Чапаев», нам, детворе, «Чапаев» больше нравился. Фильмы знали наизусть, смотрели десятки раз. Но каждый раз, женщины, переживая за героинь фильма, вытирали слезы и говорили: «Так хорошо живут, а любовь, видишь, она как». Мужики покрякивали, но не перечили.
Ах доверчивые земляки, как легко вы покупались на пропаганду, где сплошной обман и ложь, где изобилие - бутафория, а у «счастливых влюбленных», при съемке фильма, животы от голода сводило.
Нас любовные переживания интересовали мало, мы ждали, когда забарахлит мотор генератора. Чем чаще он капризничал, тем лучше был фильм.
Тут, главное, не зевать, выбежать на улицу первым и не дать мотору остановиться. Мы знали, какой рычажок пошевелить, чтобы он заработал ровно и спокойно.
Если это получалось, ты герой на всю неделю. Жаждущие славы, стояли у дверей, там было ветрено и зябко, но так хотелось стать героем.
А мотор, назло, все тарахтел и тарахтел.

Часть 3

Лесная малина или кто страшнее

Лесная малина вкуснее,  выращенной в саду. Растет она на свободе, в чащобе непроходимой, не «окультуренная». Любят ее все: и зверь лесной, и мы, люди грешные.
Варенье из малины варили редко, сахар нужен. Сушили в печах русских,  хранили в мешках матерчатых.
Наступает сезон, лукошки за спину и в лес. Подпрягали и нас, малышню, на заготовки запасов. Корзинку поменьше, оденут наглухо: - иначе комары покусают, колючки поцарапают.
Хорошо в лесу, птицы поют, солнце не печет. Ягоды в росе, вкусные, больше попадали в рот, не в корзинку. Утром время летит, но выше и выше солнце встает, и время останавливается.
Ягод все наелись, кусты колючие, комаров летает рой, жара стоит, и друзья, в деревне,  купаются без нас. Малина не грибы, до краев набрать - не получается. Очень хочется домой.
Вдруг, недалеко, раздается треск, ломится кто - то через чащу и кряхтит. Страшно стало всем. «Медведь» - решили все и бросились бежать. Ягоды рассыпались, на опушке остановились - отдышаться.
Кто в лесу был? Может не медведь, а человек, но возвращаться не решились. Мы, малышня, довольны, домой идем. Про себя благодарим, «зверя» страшного.
С годами понимаешь, сытый зверь в лесу, не обидит человека, а человек, порой,  бывает хуже зверя.

Печеная картошка или о желаниях

Осень ранняя. Листья с деревьев падают, ковром на земле лежат. За деревней поле картофельное, вот - вот начнут уборку урожая. Рядом перелесок сосновый, стволы деревьев ровные, высокие. На земле сучки сухие, ломкие, для костра пригодные. Дожди прекратились. Подходящее время печь картошку в костре.
Идем компанией. Есть места потаенные, обжитые: - то шалаши там строили, то землянки копали. Готовим место под костер: - очищаем от травы и листвы. Каждый занимается посильным делом. Одни - ветки и сучки сухие тащат, другие - копают ямку. Ямка не глубокая, иначе не пропечется нижний слой, но и не мелкая - сгорит картошка. Разжигаем костер в ямке, греем землю.
Пока горит огонь,  идем на поле за картошкой, выбираем среднюю, с детский кулачок. Такая и пропечется, и не сгорит.
Набираем по потребности и желанию каждого, а они, на тот момент, преогромные. Наконец земля прогрелась, пар идет. Сучки и угли в сторону,  картофель - в ямку, сверху слой золы горячей. Возвращаем костер на место,  добавляем новых веток, весело горит. Наступает приятный момент - предвкушение.
Пляшет огонь, печется картошка. Корочка черная, слегка подгоревшая, внутри вкуснятина рассыпчатая. Корочку обстукиваешь, с руки на руку перекидываешь, ждешь, пока остынет. Разломишь, наконец. Спеша и обжигаясь, не разжевывая, глотаешь это чудо. Слюнки текут. В мыслях, ешь и ешь, не переставая,  насытиться не можешь. Медленно время тянется,  долго лакомство готовится. Проверяем острой палочкой, не готовую картошку,  насквозь не проколешь.
Вечер наступил, когда дождались,  наконец. Запеклась картошка лучше, чем мечталось. Корочка хрустит, внутри ароматная, рассыпчатая. Но уж нет того желания, что было ранее. Съешь одну, съешь вторую и не хочешь более. Половины не съедали, что заготавливали. Долго ждали,  мечтой насытились.
Большинство желаний в жизни, воплощается в мечтах. А что сбывается потом,  становится не нужным.

Лапти

Лапти - универсальна обувь крестьян в России, их носили зимой и летом. Плели лапти из лыка. Лыко готовилось из коры молодой липы. Кора вымачивалась в речке, размокшая, она легко расслаивалась на длинные и прочные плети — лыко.

Замечательно владел искусством плетения лаптей мой дед.

В начале шестидесятых годов двадцатого века почти все взрослые, в нашей деревне, носили лапти. Лапти были хороши при работе зимой в лесу и летом в сухую погоду на полевых работах.

Мне очень хотелось иметь свои лапти и носить их, как взрослые. Дед, по размеру моей ноги, вырезал из липы болванку и на ней сплел маленькие и легкие лапти. Мама изготовила из льняного полотна онучи. Довольно быстро я научился самостоятельно наматывать онучи и надевать лапти.

Всю зиму я щеголял в этой обновке и был очень горд тем, что ношу лапти, а у других детей их нет.

Намного позже, когда я уже учился в пятом классе, лапти потребовались всей детворе.

Дядя Филимон, отец моего друга Толи Тимкина, рассказал нам об одном развлечении молодежи времени его детства. На Масленицу они устраивали скоростные горки, - две гладко ошкуренные жерди устанавливались на колышках, забитых в землю, на расстоянии вытянутой руки. Получались своеобразные рельсы на крутой горке. Жерди аккуратно стыковались по длине — всякие неровности не допускались.

У нас получилась горка длиной двадцать метров. Съезжали с горки вдвоем, каждый становился на свою жердь, ноги на ширину плеч, руки на плечи партнера — поехали. Редко, кто мог удержаться до конца, скорость развивалась жуткая.

Самая подходящая обувь для лучшего скольжения — лапти. Подошву лаптей пропитывали водой и замораживали. Катались всю зиму, пока не растаял снег.

Лапти в ту зиму были в дефиците.

Гроза

Праздник Кирика и Улиты (28 июля) считается грозным. Грозным, по причине сильнейших гроз, бушующих в ночь на этот праздник.

Та страшная ночь запомнилась в мельчайших подробностях.

Прошедший день выдался жарким, вечером подул легкий ветерок и внезапно стало тихо. Умолкли весело чирикающие воробьи, забеспокоились животные в хлеву.

Далеко за горизонтом отсвечивали всполохи. Возникло ощущение непонятной тревоги. Один за другим потянулись в наш дом родственники. Разговоры вели тихо и поглядывали на черную полоску, появившуюся на горизонте.

Постепенно стемнело и меня отправили спать. Засыпав, едва коснувшись подушки, раньше - в этот раз сон не шел и заснуть не получалось.

Раздававшийся далеко глухой рокот, постепенно, становился более резким и частым. Керосиновую лампу не зажигали и вспышки, в полной темноте, сверкали особенно ярко.

Дождя не было и в перерывах, между раскатами грома, слышался шепот взрослых, творящих молитву.

Постепенно сверкания молний слились в сплошное сияние, бьющее то в одно окно, то в другое. По стенам метались тени от черемух, растущих во дворе.

Громыхание превратилось в резкий и оглушающий треск. Этот звук рвущегося пространства был особенно страшен. Молнии ударяли совсем рядом, ослепительно яркие разветвленные следы их возникали то справа, то слева.

Внезапно шквалом обрушился ветер. Под его напором гнулись до земли огромные черемухи и дрожал дом.

Еще через мгновение стеной хлынул ливень. Когда пошел дождь, все облегченно вздохнули, напряжение постепенно спало и голоса зазвучали громче.

Гроза постепенно удалялась и раскаты грома становились все глуше и глуше. Дождь прекратился и все разошлись по домам. Я заснул.

Утром было чистое небо и яркое солнце. Весело чирикали воробьи и только сломанная в огороде старая береза, и свалившиеся с крыши кирпичи от дымовой трубы, - напоминали о прошедшей ночи.

Позже видел много гроз, возможно более сильных, но та гроза — первая страшная гроза в моей жизни, отложилась в клетках памяти - страхом перед могуществом природы и ничтожностью человека перед ее величием.

Радио

Когда установили столбы в деревне для электроэнергии, одновременно с проводами электроосвещения, навесили на них два провода для радио.

Популярной «тарелки» в доме не было, а узнать что там передают, очень хотелось.

Я где-то нашел динамик от телефонной трубки, подцепил проводами к линии и свершилось чудо — динамик запищал.

Забравшись на печку, с упоением слушал дребезжащий голос, повествующий об очередных героических успехах советского народа на трудовом фронте.

«Волга»

Она внезапно прыгнула в сторону и я кубарем полетел с лошадиной спины на землю. Так состоялось мое знакомство с кобылой по кличке «Волга».

Дети в деревне трудиться начинали с малых лет. В период уборки урожая, сенокоса рабочих рук не хватало и наша помощь взрослым приветствовалась и поощрялась.

Во время сенокоса мы рано утром шли на конюшню, запрягали в телегу лошадку, поначалу с помощью конюха, и ехали подвозить сено к месту, где взрослые наметили соорудить стог.

Объезжая, заранее сгребенное сено в небольшие копны, мы на телеге принимали его и утаптывали для плотности. Погрузив три-четыре копны, воз взрослые укрепляли бастрыгом и мы отправлялись к месту основания стога. Там телегу опорожняли и процесс повторялся.

На телегах подвозили сено в сухих логах и в поле. В различных неудобьях, там где на телеге не проехать, использовались волокуши. У двух срубленных молодых березок обрубали нижние сучки, в средней части соединяли поперечиной, на ней закрепляли дополнительные ветки — получалась телега без колес.

На волокушах перевозили одну-две копны, закрепляя сено перекинутой веревкой. Мы, в этом случае, восседали верхом на лошади и участия в укладке сена не принимали.

Волокуши всегда изготавливали на месте работы, благо березы росли повсеместно.

Это накладывало определенные неудобства для нас. На покос приходилось ехать верхом, одев всю сбрую на лошадку и дополнительно водрузив сверху дугу, которая постоянно стремилась свалиться, била по бокам лошадь и причиняла массу других неприятностей. Придерживая одной рукой дугу, второй управляя лошадью и еще умудряясь держаться за седелко, что-бы не свалиться, добирались мы до покоса.

Лошадки были разные. Самым любимым был Воронок. Мудрый и добрый конь, он отвечал нам взаимной любовью. Всегда нагибал голову, когда нужно было надеть хомут, без принуждения становился между оглоблями телеги, терпеливо переносил все наши неумелые попытки возни с упряжью.

Самое сложное в этом деле установить дугу и затянуть супонь хомута, получалось не всегда с первого раза. Если дуга попадалась тугая, то супонь затянуть сил не хватало — помогал конюх.

Воронок доставался тем, кто приходил на конюшню первым.

У последнего выбора не было — только Волга.

Рыжую своенравную Волгу не любили все. Ее сложно было поймать во дворе, нет она не убегала, а просто поворачивалась задом.

При попытке надеть узду или хомут, она высоко задирала голову. Приходилось забираться на телегу с хомутом, чтобы дотянуться до ее головы и протолкнуть хомут на шею.

Заставить Волгу встать между оглоблями — тоже проблема. Только сделаешь шаг и нагнешься, чтобы поднять оглоблю, она мгновенно переставит заднюю ногу с внешней стороны. Затолкаешь левую ногу — правая оказывается за оглоблей и так до бесконечности. Доходило до слез.

За все эти издевательства лошадь били, не сильно, какая у детей сила, но чувствительно.

В тот первый день сено возили на волокушах и я ехал верхом на Волге к месту работы, чтобы запрячь волокуши. Она прыгнула, когда увидела волокуши. Почва под ногами оказалась болотистая, приземлился я удачно — без ушибов.

Весь день до вечера лошадь вела себя прекрасно, как будто чувствовала свою вину.

Через несколько дней я верхом на Волге возвращался вечером после трудового дня. День выдался жаркий. Оводы и прочие кусачие насекомые досаждали целый день не только нам, но и лошадям. Хотелось в тень на речку.

Перед подъездом к конному двору, Волга внезапно перешла на галоп и направилась прямо в конюшню. Игнорируя все мои попытки повернуть в сторону, она летела прямо в ворота. Проем ворот конюшни, по высоте, был немногим выше холки лошади.

Представив последствия я, на полном ходу, спрыгнул вниз. Приземлиться на плотном утоптанном конном дворе совсем не так безопасно, как на болотистой почве, синяков и ссадин получил в изобилии.

В тот вечер Волгу побил конюх.

Самое удивительное в этой истории то, что мы с Волгой в итоге подружились.

Нет ее характер не изменился, она по прежнему капризничала с другими, но при моем появлении радостно похрапывала, с удовольствием, предвосхищая мои требования, наклоняла голову, когда нужно и без подталкивания становилась между оглоблями.

С тех пор, даже приходя на конюшню первым, я запрягал Волгу.

Игра «Болван»

Игра в «Болвана» - одна из самых любимых. Инвентарь простейший - есть все необходимое. Просторная и длинная деревенская улица. «Болван» - круглый деревянный коротыш, подобный элементу городошных фигур. «Бита» - удобная для метания палка с произвольными размерами.

Из игроков выбирался «водящий», в начале игры - жребием. Игра начиналась на ровном участке дороги. Проводили стартовую черту и «водящий» устанавливал на ней «болвана», остальные отходили на десять шагов и по очереди бросали свои «биты».

Цель броска - попасть в «болвана» и выбить его, как можно дальше. При этом, желательно, чтобы «бита» оказалась ближе - это давало право на повторный бросок. Заходить за линию «болвана» было запрещено. Удачный бросок - и «болван» летит. «Биты», оказавшиеся ближе улетевшего «болвана», считаются освобожденными. Владелец освобожденной «биты» может выполнить бросок с того места, где она лежала.

«Водящий» устанавливает «болвана» на ровном месте, на одной линии с точкой падения.

При удачных бросках удалялись от начальной линии достаточно далеко. Но наступал момент, когда промахивались все, тогда каждый хватал свой инвентарь и бежал к начальной черте.

Последний прибежавший объявлялся «водящим». При достаточно простых правилах, игра проходила весело и увлекательно.

Причиной веселья были комментарии. Первыми в острословии упражнялись игроки, при установке «водящим» «болвана». Советов по установке, как правило, самых обидных, было предостаточно. «Водящий» беспрекословно выполнял все требования. При всеобщем одобрении - «болван» считался установленным.

Отыгрывался «водящий», когда начинались броски. Сказанное под руку меткое слово, сводило на нет все старания бросающего.

Случались слезы и конфликты, дети часто бывают жестоки в своих суждениях.

Личная собственность

Решил Никита Хрущев коммунизм построить. Как строить не представлял, но был уверен — при коммунизме личной собственности быть не должно.
Опыты начали проводить на крестьянстве. Крестьянин, как пережиток капитализма, имел в личной собственности корову и другую живность, а это противоречило кодексу строителя коммунизма.
Но вот незадача — просто отобрать у крестьянина корову не получалось, шел год 1959, а не 1937. Решили действовать обходным путем — запретить заготовку сена для коров и овец.
Сказано — сделано, какая травка вырастет на своем огороде, тем и кормите. На огороде травки росло — корове на половину зимы не хватало. Крестьянину без коровы — беда, не выжить без кормилицы.
Полученного зерна на палочки-трудодни, хватало только курам. Раньше, когда разрешали косить траву в неугодьях, там, где колхозу косить было не выгодно, худо-бедно охапка за охапкой, набирали для коровы сена. Косили по вечерам после работы, зачастую нося сено домой в вязанках на спине.
После запрета, чтобы не умереть с голоду до наступления коммунизма самим, надо было спасать животных, искать для них корм на зиму.
В дело пошло все — солома, ветки лиственных деревьев, ботва от овощей...
Но от такого корма у коровы пропадало молоко, нечем было кормить новорожденных телят, болели животные, гибло потомство.
Умные руководители колхозов понимали ситуацию и закрывали глаза на тайные ночные покосы, но нашему колхозу не повезло.
В очередной раз поставили крестьянина в безвыходное положение — либо умирай, либо нарушай закон антинародный.
Отработав днем в колхозе, ночью шли нарушать закон, а вернее спасать животных. Что накосили, сразу уносили на себе, оставлять нельзя. За ночь два-три раза оборачивались. Косили на собственно расчищенных полянках в лесу. Иногда не хватало сил — оставляли накошенное в лесу.
Руководители колхоза знали о ночных покосах и регулярно отправляли собирать накошенное и оставленное сено, собранное — изымалось в пользу колхоза.
Дети в деревне к труду привычны с ранних лет. В десять лет мы могли самостоятельно запрячь лошадь и работать целый день, на равных со взрослыми. При сенокосе, уборке урожая — без детских рук не обходились. Почти все дети в деревне, после 8 лет, в летние каникулы работали.
В один из летних дней, я запряг лошадку в телегу и подъехал к конторе. С кем-то из взрослых, меня отправили собирать по лесу «незаконно» накошенное сено.
Нашли несколько навильников и вернулись домой.
Самое страшное я узнал на следующий день. Кто-то из взрослых обронил: - дед накосил, а внук увез.
Не передать словами то отчаяние, что я испытал. Слезы обиды душили меня.
Мой мудрый дед, он нашел слова утешения. Вернее слово было одно — «не переживай» и в эту ночь на покос мы пошли вдвоем.

Грустная песня

Удивительна избирательность человеческой памяти. Не всегда помнишь недавнее прошлое, а некоторые эпизоды из далекого детства навсегда запечатлелись в сознании.

Тяжело жилось в деревне в послевоенные годы. Отработав днем норматив в колхозе и вечером дома по хозяйству, вымотанные, без сил ложились спать. Не пели песен веселых, веселье — при хорошей жизни, а при такой — впору впасть в отчаяние.

Не помню песен колыбельных, не в упрек сказано, засыпал я задолго до того, как завершала дела по хозяйству мама.

Мудрая природа заложила в человека свойство — находить крупицы радости даже в такой беспросветной жизни. Доступной радостью в деревне было общение с близким по духу и невзгодам человеком.

В нижнем конце деревни жила Татьяна Невоструева — подруга мамы. Тоже бедствовала без мужа, не вернулись женихи с фронта, остались женщины одни.

Не знаю по какому поводу, но в один из вечеров, пригласила тетя Татьяна маму в гости. Мама меня с собой взяла. Накрыли стол, в центре блестящий медный самовар и чашка с медом.

Помню — зыбку качает, там дите малое попискивает, воду медовую из бутылочки через соску пьет.

О чем говорили они с мамой, не знаю, разморило меня горячим и сладким, в сон поклонило.

Вдруг запела тетя Татьяна, мама подхватила. И услышалась мне грусть-тоска безразмерная, и почудилось мне, что мама горько плачет.

Детское сознание, не обремененное опытом житейским, чувствует мать сердцем.

Очевидно передалось мне, через эту грустную песню, мамино настроение — вся глубина ее отчаяния и безысходности, испугался я — не пой, мама, не пой — просил. Утешала тетя Татьяна: - другую песню споем, - но сквозь слезы твердил я снова и снова: - не пой, мама, не пой.

PS Николай Невоструев — сын тети Татьяны моложе меня на год, значит не исполнилось мне в ту пору и двух лет.

Мельница

За отработанные в течение года трудодни, колхоз расплачивался натуральным продуктом раз в год, после уборки урожая. Большого разнообразия не было, выдавали, как правило, рожь, редко овес. Рожь проращивали на солод для кваса, мололи из нее посыпку для животных, небольшую часть пускали на муку для выпечки хлеба.

Оплата за труд была чисто символическая — несколько мешков, в зависимости от выдавшегося урожая, но в любом случае рожь нужно везти на мельницу для размола.

Личное зерно крестьянину дозволялось молоть только ночью. Днем мололи для колхоза, да и выходных и отгулов не давали.

Объединялись две-три семьи, договаривались с мельником и засветло отвозили мешки на мельницу.

Я на работающей мельнице еще не был и упросил взять меня с собой. Отправились, когда начало смеркаться. На мельнице стояла тишина. Взрослые загрузили мешки с зерном на верхнюю площадку и пошли за мельником, он отдыхал дома после длительного трудового дня. Постепенно темнело.

Мельник вышел с керосиновым фонарем и установил его в нижнем отсеке мельницы, там где располагался выходной лоток для муки, в остальной части царил полумрак.

Неяркий свет фонаря преобразил внутреннее пространство мельницы - по стенам заметались длинные тени, сливная яма под водяным колесом отливала пугающей чернотой и казалась бездонной пропастью. Струйки воды, стекающие по водяному колесу, исчезали в этой пропасти с глухим журчанием. Мельник, белый от муки, властвовал в этом сказочном царстве.

Наконец открыли заслонку и вода с шумом устремилась по лотку на водяное колесо. Колесо дрогнуло, но осталось на месте, только когда вода, переливаясь из одного в другой, заполнила верхние ковши, оно, с тяжким вздохом, медленно сдвинулось с места. Жалобный скрип колеса говорил о страшной усталости и требовал отдыха.

Но вода текла и текла, и обороты, постепенно, выросли до нужных. К скрипу добавилось ритмичное постукивание, это отбойник на жернове встряхивал верхний бункер с зерном. Все пришло в движение, даже стены сотрясала мелкая дрожь.

Мир необычных звуков обрушился на меня. Казалось огромное сказочное чудище, разбуженное ночью, ворчит и ворочается в своей берлоге.

Мельник открыл заслонку бункера и зерно тонкой струйкой потекло в зев вращающегося жернова. Добавился звук мягкого хруста — чудище заскрежетало зубами. Мельник пошевелил рычагами и чудище успокоилось. Оно так же ворочалось и кряхтело, но уже миролюбиво перетирало жерновами зерно в муку.

Я успокоился и заснул на уложенных в стопку мешках с теплой мукой. Разбудили меня рано утром, солнце еще не взошло, но свет его пробивался из-за горизонта. Чудище мирно дремало и только постанывало от усталости водяное колесо, выплескивая из своих ковшей остатки воды.

Утренняя свежесть разогнала остатки сна и мы пошли домой.

Пруд

Пруд для деревни — жизненная необходимость. Это надежный и круглогодичный источник энергии (электроэнергии в деревне не было до конца шестидесятых годов прошлого века) для мельницы — без хлеба не прожить и поставщик дополнительного продукта питания — рыбы.

Посты соблюдали, а рыба в пост разрешалась и служила весомой добавкой в рационе крестьянина.

Большого разнообразия рыбных деликатесов не было, в пруду водились: - щука (куда без нее), сорожка, окунь, линь (у нас говорят — лень). Ниже плотины в речке обитал пескарь.

Пескарь рыба вкусная, но мелкая и ловлей пескаря занимались мы, а взрослые не удостаивали его своим вниманием.

Основной снастью для ловли служила сеть, ее ставили на самолов и «ботали», то есть загоняли ботом рыбу в сеть, установленную полукругом. Для самолова выставлялись так же «морды» - своеобразные ловушки из ивовых прутьев. Иногда по речке ходили с «наметом» - огромным сачком из сетки.

Семьи без рыбаков без рыбы не оставались, с ними делились уловом соседи, родственники и наиболее удачливые рыбаки. Делились абсолютно безвозмездно, другое и не представлялось.

После образования ледяного покрова, пруд становился огромным катком. Почти все свободное время мы проводили на льду, прикрутив ремнями на валенки коньки - «дутыши» или «снегурки».

Иногда пруд уходил. Вода находила слабое место в плотине, как правило, возле слива, промывала себе проход и, в течение трех-четырех часов, пруд уходил.

Вовремя замеченную промоину иногда удавалось ликвидировать. Во все поглощающую воронку перед плотиной кидали мешки с землей, но это было очень опасно — плотина, в месте промоины, могла обрушиться в любой момент.

Зрелище устрашающее — ревущая за плотиной стена воды, а перед плотиной огромная всхлипывающая воронка. После обрушения плотины, вода с ревом, сметая все на своем пути, разливалась полноводной рекой ниже по течению.

Восстанавливали плотину всей деревней. Рубили из бревен водослив, привозили с горки глину, которой засыпали с трамбовкой разрушенный участок.

После отсыпки и укрепления откосов плотины бревнами, выставляли в водосливе «вешняки» и пруд начинал наполняться.

Водослив всегда устраивали вдали от основного русла и выше, что бы при прорыве часть воды оставалась в русле и более низких местах, формируя маленький прудик, где и спасались удачливые рыбки.

Оставшуюся на берегах и в мелких лужах рыбу, вооружившись мешками и ползая по пояс в тине, собирали на пропитание — впрок, а лишнее и всю мелочь переправляли в протекавшую речку.

Обнажившееся дно пруда выглядело, как фантастическая картина из фильмов серии ужасов. Липкая жидкая грязь по берегам с торчащими повсеместно уродливыми остатками деревьев, поникшие водные растения и бьющаяся на мелководье рыба — все это представлялось, как ужасная катастрофа.

Впрочем, для обитателей пруда так оно и было, да и не только для них.

Коровкинская начальная школа.

Не существует сегодня такое учебное заведение. Нет учеников в деревне. Пустырь на месте школы. Стоят дома пустые, дороги бурьяном зарастают.

Мне повезло. Детство прошло в живой деревне с детскими голосами и действующей школой.

Шел 1957 год. Приближалось 1 сентября, мне исполнилось 7 лет, а это значило — закончилась свободная жизнь и начиналась новая непознанная, поначалу привлекательная, а позже — не очень, жизнь школьника советской системы образования.

Это сейчас первоклассника готовят к школе, как космонавта к полету, а в наше время все было проще.

Обычная экипировка первоклассника образца 1957 года советской деревенской школы: - самошитная сумка, пенал, ручка, карандаш, две стиральные резинки, две тетради — в клеточку и косую линейку, чернильница - «непроливайка», иголка, черные и белые нитки. Вот, в основном, все.

Про школьную форму мы даже не слышали, ходили в том, что имели.

Мне позже купили портфель, но из-за применения оного в качестве санок, портфель быстро пришел в негодность.

Учебники нам выдавали в школе. Каждый перешедший в следующий класс, сдавал свои учебники учителю. После двух-трех пользователей, на учебники было больно смотреть — не хватало страниц, существующие страницы были залиты чернилами, либо разрисованы всевозможными рисунками.

Особо дефицитные учебники выдавались на двоих-троих, приходилось заниматься дома совместно.

Помню свой «Букварь» - потрепанный, но целый, с красивыми картинками и буквами. Каждая буква была изображена в четырех видах: - печатная заглавная и маленькая, прописная заглавная и маленькая.

О прописных - разговор особый, печатные нам больше нравились — они были проще в написании, для чего прописные — выяснилось позднее.

Первая и единственная учительница в начальной школе — Губина Августа Сергеевна.

Очень смутно помню первый урок, очевидно с ознакомительной речью, не оцененной нами. Остальные уроки тоже не сохранились в памяти.

Да и само понятие урок (уроки) в начальной школе у меня ассоциируется с домашним заданием — задали уроки, уроки выучил и т. д. Урок или перемена в школе разнились мало, разве только тем, что во время перемены можно было не сидеть на месте.

Причина, возможно, в расположении учебных кабинетов в нашей школе. Кабинетов было всего два, причем один из них проходной, опоздавшие получали полную порцию насмешек всех учеников школы.

В одном кабинете занимались первый и третий классы, в другом — второй и четвертый, между кабинетами, вместо двери, зиял широкий проем.

Учительница ходила среди нас и умудрялась вести сразу четыре урока в разных классах.

Такое своеобразное обучение имело свои преимущества. К концу первого класса я, невольно, усваивал программу третьего класса, во втором — программу четвертого. Обучение в следующих классах напоминало повторение пройденного.

Такой урок, на целый день, проходил в нашей школе.

Понятие — предмет, в отличие от урока, не вызывало разночтений.

Почти все предметы были интересны. С удовольствием занимался арифметикой, дома, помимо заданного, решал задачи будущих заданий. Нравилось изучать буквы и складывать из них слова. На уроках труда, в осенне-весенний сезон, трудились на школьном участке, зимой — что-то резали, клеили, делали скворечники.

Но был один предмет, самый не любимый не только для меня, но и для большинства из нас. Чистописание.

Выше я упоминал, что в «Букваре» печатались и прописные буквы. Написанные красиво в «косой» линеечке, они были образцом для написания. Отпечатать в типографии можно красиво, а вот написать...

Начинали с простых палочек и разных закорючек. Попервоначалу — карандашом. Получалось неплохо, но стоило взять ручку и начинались мучения.

Много позже я нашел те тетрадки первого класса по «чистописанию». Лучшая оценка — три с минусом.

Для мучений учеников изобрели специальное перо с острым раздваивающимся концом. При нажатии оно расширялось и получалось утолщение буквы, без нажатия — тонкая линия. Если вниз перо шло без запинки, то при движении вверх обязательно утыкалось в бумагу, выстреливало и получалась клякса.

Мы находили канцелярские перья с закругленным концом, они легко скользили вверх и вниз, но... только ученические, чаша мучений должна быть выпита сполна.

Я до сих пор помню, где у какой буквы утолщение. Попадались удачные перья, вероятно кончик затачивался не бракоделом. Они очень ценились и в играх на «перышки» шли один за пять.

Все же изобретение шариковой ручки одно из величайших.

Кроме перьев, неприятности доставляла чернильница. «Непроливайкой» она только называлась, а если хорошо потрясти портфелем, то половина чернил окажется на тетрадях.

Для устранения клякс использовалась резинка для чернил. Красно-коричневая, она, как наждачная бумага, легко протирала лист насквозь вместе с кляксой.

Запомнились огромные напольные счеты. Они постоянно разваливались и мы, всем коллективом искали укатившиеся костяшки.

У парт крышки открывались и на обратной стороне можно было прочесть, вырезанные ножом, имена всех прежних владельцев.

Самые удобные места в теплом углу у печки — доставались с боем.

А в целом, мы свою школу любили и на занятия ходили с удовольствием.

Учеников в школе, в разные годы, набиралось от 15 до 25 человек. На занятия приходили дети из соседних деревень — Пронинцев, Пестерей, Аникинцев.

Каждый день, утром и после занятий, два-три километра пешком по пешеходным тропинкам. В ненастную погоду и в весенние разливы, часть детей оставались ночевать в деревне. Эти путешествия воспринимались обыденно и героями себя ни кто не считал.

Постоянный школьный друг — Толя Тимкин, с ним мы сидели за одной партой и вместе окончили восемь классов. Иногда ссорились, бывало — дрались, но всегда свои детские проблемы решали самостоятельно без вмешательства взрослых.

Другие школьные друзья — Иван Тимкин, Володя Мясников, Петя Мезрин, учились на класс старше, а Александр Булатов, Гена Мясников, Сережа Четвериков — на класс младше.

Запомнилась наша общественная деятельность. Перед предстоящими выборами, на уроках, нас заставляли писать объявления - «Все на выборы». На тетрадных листках, написанные разно размерными печатными буквами, наши объявления красовались на всех столбах в деревне.

Выборы проходили в школе. Объявлялся выходной день, приезжала автолавка — народ гулял. Если кто-то загуляв забыл проголосовать, бедолагу искали всей деревней, посещаемость требовали сто процентной. Голосовали только «за», как голосовать «против», наверное и не знали.

Устраивались и школьные праздники. На Новый Год в школе устанавливали елку. Игрушки на елку делали сами. Вырезали разные фигурки из бумаги, оборачивали еловые и сосновые шишки фольгой, клеили из бумажных полосок колечки и соединяли их в цепи. Устраивали новогодние представления в самодельных масках. Дед Мороз раздавал подарки — несколько карамелек и пряников.

Проводились и другие праздники, но в памяти эти события не сохранились. Школа и дом дополняли друг друга и утвердились в сознании, как единое целое.

Так незаметно и быстро прошли четыре года в Коровкинской начальной школе. Предстоял выбор — куда идти учиться дальше.

Школьники из Пронинцев и Пестерей, традиционно, выбирали Васильевскую восьмилетнюю школу, из Аникинцев — Красногорскую среднюю школу.

От нашей деревни до села Васильевское, пешеходными тропами, путь составлял 7 километров, а до села Красногорское — 10 километров. До Васильевского добираться приходилось только пешком, а в Красногорское вела гравийная дорога.

На коллективном совете со взрослыми, мы с Толей Тимкиным, выбрали село Красногорское.

Это мой первый судьбоносный выбор. Уверен, выбрав Васильевское, я бы выбрал совсем другую жизнь.

Наган или история без конца

Покупных игрушек у нас не было. Свои игрушки мы делали сами, порой весьма опасные, но об этом в другой раз.

Однажды нам с Иваном повезло, при разборке старого дома мужики нашли настоящий наган и отдали его нам. Наган был покрыт ржавчиной, барабан не вращался, курок не щелкал, но это было настоящее оружие.

Иван с мамой и сестрой Галей жили еще в старом доме, там на подоконнике мы и устроили мастерскую. Предстояло наган разобрать, почистить смазать и снова собрать.

Разобрать получилось удивительно легко. Часа через два перед нами лежала груда ржавых железок. Очистить все это хозяйство от ржавчины получилось не сразу. Раньше о наждачных шкурках и прочих необходимых в хозяйстве чистящих средствах в деревне не знали. Чистили кирпичной крошкой, промывали керосином.

Трудились неделю, на руках кровавые мозоли, пропахли керосином, как трактористы, но, наконец детали приобрели металлический блеск и предстали, как нам казалось, в первозданном виде.

Все это завораживающее нас богатство предстояло собрать. Трудности начались сразу. Детали упорно не хотели вставать на свое место. После первой сборки остались три «лишние» детали, что явно было не правильно.

Попытки установить абсолютно все детали заканчивались неудачей. Хотели уже прибегнуть к помощи взрослых, но подумав поняли — очищенный и красивый наган нам не вернут.

На третий день мучений случилось страшное — упругая деталь, усердно очищенная нами до блеска и потерявшая половину толщины, сломалась пополам. Сборку отложили до лучших времен.

P.S. Иван Тимкин мой лучший друг детства, как и я, любил технику и был горазд на разные придумки.