Земляки str7

Внутренний мир каждого человека уникален. Как много человечество теряет с уходом любого индивида. А может сохраняется где-то информация о мировоззрении любого из ушедших. Закон о сохранении информации незыблем, но познана только часть его — закон сохранения энергии. Где та информация хранится и как ее прочесть, человечеству пока неведомо.

Малую толику внутреннего мира можно увидеть при жизни человека, по его поведению в рутине жизни и отношении к окружающему миру.

Окружающий нас мир мы воспринимаем сообразно нашему пониманию. Каждый из нас занимает свою нишу со своей судьбой, своим крестом.
Рассказать о другом, значит пытаться через призму своих ощущений увидеть чужой мир. Насколько это удастся, зависит от множества факторов и главный из них — информация, полученная при личном общении.
Доверительных бесед с большинством земляков, к сожалению, не было, а только обычное общение, но некоторые сведения в памяти сохранились.
Попытаюсь рассказать, что помню и прошу простить за возможные неточности и искажения.

коровкинская молодежь 1967 г. ?

На летнем пикнике.
Н.Федоров, В.Федорова, А.Тимкина, А.Булатов, Н.Зворыгин, Г.Федорова, ?, ?, ?, ?, Л. Сакерин(?), В.Коровкина, жена Г.Мясникова, Г.Мясников.

Иван Семенович и Нина.
Справа дом Федора Ивановича Коровкина. Далее дом тети Ксении.

Иван Семенович разительно отличался от земляков мужчин. В нем было что-то от ребенка. Он с удовольствием принимал участие в наших детских играх и делал это искренне.

Обладая необычайной гибкостью, он мог завести голени ног за голову, мог, нагнувшись и заложив руки за спину, поднять ртом с пола монетку. Все наши неуклюжие попытки повторить эти трюки, приводили к всеобщему веселью и были безуспешны.

Мне кажется, обыденность жизни и необходимость заниматься взрослыми делами, Ивана Семеновича тяготила.

А дел в крестьянском хозяйстве очень много, кроме всего Иван Семенович держал пчел, что то же требовало значительных трудозатрат.

Он абсолютно не употреблял спиртного, не курил, своим присутствием гасил любую конфликтную ситуацию, при нем деревенские мужики даже стеснялись вырвавшегося матерного слова.

Обладая удивительными способностями в отношениях, Иван Семенович поразительно слабо разбирался в технике. Купленный им мопед вечно ломался, все регулировки в нем были нарушены.

Когда мопед отказывался ездить, Иван Семенович отдавал его нам, мы, коллективно, все чистили, смазывали, регулировали и накатавшись, возвращали его в рабочем состоянии хозяину.

Мужики, за спиной, подшучивали над Иваном Семеновичем, но относились к нему всегда доброжелательно, а в вопросах пчеловодства — уважительно.

Для нас он был просто другом, который общался с нами, как с равными.

Внутренний мир Ивана Семеновича для меня раскрыт в очень малой степени, а был он, несомненно, очень необычен и интересен.

Иван Тимкин - мой друг.

Женился рано, ушел из жизни рано.

Иван старше меня на год, а в раннем детстве это очень заметно, потому первенство его, в разработке наших многочисленных задумок, было закономерно. Но в чем-то мы были очень схожи, оба росли без отцов, оба испытывали зуд изобретательства, правда не все свои проекты доводили до конца — теряли интерес, но и тут есть плюс, многое, что мы задумывали, было по-настоящему опасно.

Иван любил технику, его проекты были грандиозны — вплоть до построения самолета.

Самолет строить не начали, а вот катер, с Толей Тимкиным в тайне от меня, они заложили. Правда тайна быстро открылась и я присоединился к ним.

В итоге катер оказалось невозможно спустить на воду. Чтобы доставить его из сарая до пруда, нужен был вертолет.

Позже дядя Филимон приспособил его под что-то полезное для хозяйства.

Я не помню ссор или разногласий с Иваном. Мы думали одинаково, жили похоже.

Иван был молчун, не в смысле « слова не вытянешь», а в смысле цены сказанного слова. Общались мы молча лишь изредка уточняя позицию словом. Во главе стояло дело, а не слово, а в возможность делать дело огромную лепту внес дядя Филимон.

Выполняя какую-либо работу в нашем присутствии, он всегда комментировал ход работы, поясняя как происходят те или иные процессы с металлом или деревом.

Однажды Иван где-то раздобыл волейбольный мяч. Раньше в деревне подобными играми не увлекались. Мы не играли в футбол, даже не знали о его существовании, но, неожиданно, игра в волейбол привилась. Вечерами, в кругу, мы с упоением терзали несчастный мяч, набивая шишки и обдирая локти.

Иван предложил построить настоящую волейбольную площадку. Место для площадки выбрали за школой, на противоположном берегу ручья, на высокой сухой горке. Расчистили площадку, установили столбы и на этом наш энтузиазм закончился.

Столбы еще долго стояли, напоминая о не свершившихся спортивных событиях.

Скоротечна жизнь, остались вехи не свершенного в памяти и нет возможности даже прикоснуться к ним.

P.S. А это маленькая Света, что доверчиво сидит на руках у Ивана и так похожая на него. 

Володя Мясников - мой друг.

Толя Тимкин - мой друг.

Петя Мезрин - мой друг, уже курил. На гармошке играет - виртуоз. Проводим танцы. Играет радиола...

Тетя Лена, наша соседка и родственница. Такая страшненькая техника, в 1949 году, называлась самоходным комбайном.

Антон Коровкин (слева) - бравый солдатик. 1947 год.

Тимкина Нина с дочкой Тамарой. Работала фельдшером. Мама друга детства - Коли. Уехали из деревни в 1954 году.

Вот он - друг Коля (слева), в центре Паша Коровкина и я. Это моя первая фотография.

Александр Зворыгин, Григорий Иванович, Александр Булатов.

Григорий Иванович.

Я, Григорий Иванович, Александр Булатов.

Владимир.

Антон Коровкин.

Катя Федорова с сыном.

Николай Федоров (сосед).

Федоров старший.

Петр Васильевич.

Федя мельник

В раннем детстве мельница у меня вызывала двоякое чувство — что-то мистическое-пугающее и вместе с тем притягивающее. Это проецировалось и на семью мельника. Жившие в уединении, они очень редко появлялись в деревне. Их мир был загадочен и скрытен.

Очень смутно помню главу семейства, его жену. Они, вероятно, были немного старше моего деда. А вот их детей — сына и дочь помню хорошо.

После кончины мельника и его жены, обязанности хозяина взял на себя Федор — сын, а хозяйки — дочь (забыл ее имя).

Они так и жили вдвоем на мельнице, пока была работа.

Позже мельница стала не нужна, молоть нечего, да и сеять некому. Федор с сестрой перебрались в Коровкинцы, заняв уголок в подсобном помещении медпункта. На что жили, не имея скотины и подсобного хозяйства, сказать сложно, слышал - помогали им деревенские, кто чем мог.

Общительностью Федор и его сестра не отличались, да и земляки не лезли к ним с расспросами, так и ушли бы в никуда со своим миром и мыслями, если бы не случай.

Приехав летом на каникулы в деревню (учился уже в институте), я занялся ремонтом забора около дома. Для отдыха установил у входа скамейку, где и устроился вечером после завершения работы. Уставшие мышцы сладко ныли и на душе было легко и радостно.

Мое уединение нарушил проходивший мимо Федор. Поздоровавшись, он внезапно направился в мою сторону и пристроился рядом на скамейке.

После непродолжительного разговора о разном, вытащил из кармана пузырек тройного одеколона и предложил с ним выпить.

Прежде мне не доводилось пить одеколон, но что-то подсказало — отказываться нельзя. Я сходил домой принес воды в ковшике, два стакана и какую-то закуску. Федор разлил одеколон по стаканам, развел водой, получилась мутно-белая жидкость. Выпили, закусили, покурили, Федор вдруг встал и со словами — сейчас вернусь — ушел.

Я подумал — пошел за вторым пузырьком и начал придумывать предлоги для отказа, но он вернулся с двумя объемными тетрадками, смущенно протянул их мне, сказал — на твой суд — быстро повернулся и ушел.

Я был удивлен и ошарашен. Догадываясь, что эти тетради представляли для Федора большую ценность, я не мог понять, почему он их доверил мне. С позиции сегодняшнего дня предполагаю, что участливый, доверительный разговор явился тому причиной.

Так или иначе, но тетрадки оказались у меня. Я, в тот-же вечер, открыл наиболее потрепанную из них и быстро пролистал ее до конца. К моему удивлению, от первой до последней странички, тетрадь была заполнена стихами. То же оказалось и во второй, заполненной на три четверти.

Мне сложно судить о качестве стихов, написанные бытовым разговорным языком с орфографическими ошибками (Федор закончил три класса начальной школы), они, вероятно, не соответствовали всем стандартам стихосложения.

Меня заинтересовало другое — содержание. Понимание и толкование событий, видение мира, отличающееся от моего мировоззрения (хотя, надо сказать, на то время мое понимание во многом было ошибочным из-за отсутствия необходимого жизненного опыта и искаженных советской пропагандой знаний), вызвало у меня неподдельный интерес.

Я снова и снова перечитывал стихи и каждый раз открывал для себя что-то новое. С некоторыми выводами я не соглашался, так как они противоречили канонам, заложенным в мое сознание школой и пропагандой, но в целом - многое для меня было откровением и открытием новых точек зрения на окружающий мир.

Я впервые в жизни столкнулся с другим миром, отличающимся от моего, увидел многие события под другим углом и, наверное впервые, задумался о неоднозначности происходящего, и что кажущаяся незыблемость таковой не является.

Значительная часть стихов была посвящена службе в армии, участию в борьбе с басмачеством, думаю во время второй волны, после начала коллективизации в 1931-32 годах.

Судить об описываемых событиях не берусь, по причине стирания подробностей из памяти и переоценки событий с позиции сегодняшнего дня.

В других стихах описывались красоты природы, излагались различные бытовые моменты и анализировались те или иные события.

Некоторые стихи подвергались многочисленным правкам, выполненные карандашом, они стерлись и прочесть их было сложно, а иногда и невозможно.

При встрече с Федором, я предложил ему переписать все начисто и отправить в какую-либо газету для публикации. Он отказался сказав, что все равно не напечатают и предложил забрать тетради с собой.

После непродолжительного обсуждения решили — я из Ижевска с сопроводительным письмом отправлю стихи в газету «Красная звезда», что я и сделал.

Прав оказался Федор, стихи не напечатали, тетради не вернули, а прислали письмо, по сути формальную отписку, с предложением автору дальнейшего совершенствования.

На следующее лето я показал Федору письмо, он смял его и выбросил.

Мне было обидно, чиновник от газеты, возомнивший себя вершителем судеб, росчерком пера отправил в ничто целый мир, а я этому способствовал.

Тешу себя слабой надеждой, что рукописи не выкинули, а хранятся они где-то в архиве и рано или поздно увидят свет.

PS Фамилия Федора, если мне не изменяет память, Меншиков.

Филимон Владимирович

Кузница находилась недалеко от нашего дома, на проходящей поперечной дороге, ведущей через мост на речке, на пронинские поля.
Ранее кузница принадлежала Нефеду Коровкину и была им построена в нижней части усадьбы, позже большевики отобрали ее и передали в колхоз.
Добротное здание из бревен, перед входом навес без стен, где стоял станок для ковки лошадей и лежал на подставке огромный камень. Камень готовили под жернов для мельницы, но он так и остался лежать у кузницы.
Внутри, с правой стороны, стоял горн из кирпича, за ним висел огромный кожаный резервуар (меха) для подачи воздуха в горн.
Меха сжимались ручной рукояткой через рычаг и сжатый воздух поступал по трубе в чрево горна, раскаляя до красна металл, нагретый в жженом угле. Уголь готовили из чурбаков сухой березы, сжигая в поленницах, уложенных кругом и обложенных дерном со всех сторон, для исключения попадания воздуха.
В центре кузницы стоял чурбак с большой и малой наковальнях.
Слева, вдоль стены располагался длинный верстак с тисами и другими приспособлениями.
В дальнем углу на стеллажах лежали всевозможные железки — предмет нашей постоянной исследовательской деятельности.
Всем этим сложным хозяйством заведовал кузнец — Филимон Владимирович. Мастер — золотые руки, он ловко мог изготовить подкову для лошади, отковать любые детали для сельскохозяйственных орудий.
Все гужевые повозки — телеги, тарантасы, дроги изготавливались в кузнице кузнецом и плотниками с нуля.
Мы (я, Толя, Иван) каждый день проводили много времени в кузнице. Дядя Филимон всегда относился к нам, как к равным, все рассказывал и показывал.
Постепенно мы научились делать несложные детали и с гордостью несли домой собственноручно изготовленные скобы, большие гвозди (шпигли) и другие необходимые в хозяйстве поделки.
Дядя Филимон был удивительный человек, не у всякого взрослого хватило-бы терпения возиться с малышней, помогать нам в воплощении наших многочисленных задумок. Он всегда поддерживал нашу изобретательскую деятельность и помогал, чем мог.
Человек высокой внутренней культуры, всегда доброжелательный, всегда готовый помочь каждому, кто обратиться, ни разу не повысивший голос на других, он снискал всеобщее уважение земляков.
Вспоминается один случай. После постройки нашего нового дома, на верхней части глинобитной печи, то-ли от преждевременной топки и сильного жара, то-ли по другой причине, возникла трещина и печь начала разваливаться. Дядя Филимон придумал и изготовил стяжки, укрепил опалубку печи настолько прочно, что печка стоит в первозданном виде до сих пор.
Знаю, что каждый из моих земляков, может привести множество подобных примеров и вспоминает Филимона Владимировича только самыми добрыми словами.